И решил здесь разместить - нет, не диплом свой (уж кто только не хотел его у меня похитить и опубликовать - есть даже среди тех - кто регулярно читает мой ЖЖ) - а просто несколько художественных (высокохудожественных) произведений на тему зоофилии. Все вещи имеют несомненную художественную ценность - и не носят сугубо физиологического и порнографического характера.
Тем не менее всё увожу под кат - а детям до 18-ти лет смотреть не рекомендую, детям до 14-ти - запрещаю!
Всем остальным настоятельно рекомендую ознакомиться и с произведениями живописи - и литературы )))
Сейчас всё не размещаю - буду постепенно.
(картина Эдуарда Анри Авриля, совершенно выдающегося художника; если вы щёлкните по картинке мышкой - она увеличится)
(японская гравюра 1820-года "Сон жены рыбака"; если вы щёлкните по ней мышкой - она увеличится)
А это Индия - "Камасутра":
Когда по изволенью Бога
Мне минуло пятнадцать лет,
Двух сучек мраморного дога
Мне подарил в поместье дед
Растить детей с собакой рядом
Весьма обычно для дворян…
Был принят благосклонным взглядом
Подарок дедовский maman.
И папа с ласковой ухмылкой
Созданий нежных отдал мне.
Ту, что светлей, прозвал я Милкой,
Заирой - ту, что потемней.
Малышки нежились в корзинке,
Светились лаской их глаза,
Я робко гладил их по спинке,
Не в силах ничего сказать,
И чувствовал: под крышу дома,
Где чах любой запретный плод,
Где все рутинно и знакомо,
Вошла трепещущая плоть.
Что ведал я? Лишь книги, вирши,
Да старый пруд, да ветхий сад.
Мои друзья - лишь круг умерших:
Монтень, Бретон, Дефо, Де Сад.
В здоровом юношеском теле
Перегорал мечтаний дым…
Догини сразу завладели
Существованием моим.
Свои постылые занятья
Отбросил я, как ветхий лом.
Как куколкам, я шил им платья,
Кормил их медом с молоком.
Все развлечения иные
Теперь рассыпались во прах:
Я шил им чепчики ночные
И панталоны в кружевах.
Но вот полгода пролетело.
У сук пошла другая стать:
Высоким, стройным стало тело,
Темнее, благородней масть.
На гладкой, шелковистой шерсти
Не счесть изъянов никаких…
Достоинство врожденной чести
На людях отличало их.
Но измененьям чисто внешним
Нельзя предела указать,
И налились огнем нездешним
Их темно-карие глаза.
При посторонних лишь стыдливость
Они изволили являть,
Но tete-a-tete со мной резвились
Свободней, чем иная блядь.
Игривостью шального нрава
Они бы растопили лед.
А их язык! О Боже правый!
Как падки девочки на мед.
Зимой, весною или летом,
Когда ложилась спать родня,
Каким божественным минетом
Они баюкали меня!
Оближут спереди и сзади,
Угасят, вновь зажгут мой пыл…
Потом, ревнуя о награде,
Ко мне повертывают тыл.
Какой пожар в душе творился,
Когда сквозь прорезь панталон
Призывно в кружеве светился
Двойной огонь: les roses de cons!
Такой мольбе, немой, но внятной,
Никак не мог я отказать,
И вновь усталости приятной
Мне приходилось достигать.
Растягивая наслажденье,
Я их обеих не щадил,
И было каждое движенье
Исполнено душевных сил.
Когда с Заирою сближала
Нас нежной ярости волна,
Мне Милка уши целовала,
Воодушевления полна.
В сияньи ночи темно-синей,
Облизывая мне ладонь,
Она казалась не догиней,
А доагрессой молодой.
Но если вожделенья силой
Стремилась к ней моя душа,
Заира взоры отводила,
Угрюмой ревностью дыша,
И наблюдала исподлобья,
Предупреждающе рыча,
Как занимались мы любовью
До помрачения в очах.
Однако, есть всему пределы,
И сучек-девочек любя,
Их нежное седое тело
Отъединял я от себя.
Мы засыпали на подушке
В ночных рубашках или без,
И лишь прорезывались ушки
Сквозь чепчики моих метресс.
Поутру, просыпаясь рядом,
Согрет теплом сестричек-жен,
Я сонным, но влюбленным взглядом
Бывал душевно ублажен.
А то вдруг носик черный, милый,
Свершая полуоборот,
Здоровьем, негою и силой
Дышал в мой юношеский рот.
«Ах, в жизни все сложней и проще!»-
Итожил я, будя подруг,
Мы садом, полем, старой рощей
Бежали взапуски на луг,
И всей распахнутостью вешней
Принадлежал нам новый день,
Пока опять к любви нездешней
Нас не звала ночная тень.
Но был расторгнут слишком рано
Наш милый тройственный союз.
Завистливы глаза Дианы,
И ревность Феба - тяжкий груз.
Божественного мужеложца
Взбесил счастливый вид сестер,
И вот, как жаба из колодца,
В наш дом явился гувернер,
Приятно прозванный Эрастом,
Румян и бел, как пастила…
Однако грязным педерастом
Его природа создала.
Сдержать порывов не умея,
Растлившись в лоск в постыдном зле,
Он вожделел к коню, к лакею
И даже к ложке и к метле.
Для вида занявшись ученьем,
Родне в глаза пуская дым,
Он был пленен телосложеньем
Весьма внушительным моим.
И как-то, распалившись ночью,
На цыпочках в мой кабинет
Прокрался урнинг-одиночка
И обнаружил мой секрет.
Оставшись, фигурально, с носом,
В своей душе лелея месть,
Он поспешил к papa с доносом
И бросил тень на нашу честь.
Я разыграл припадок дикий,
Я звал в свидетели богинь,
Но обнаружилось уликой
Белье в корзинке у догинь.
Ах! Ломит и солому сила:
Мой бунт бессмысленный затих…
И бедным девочкам хватило
Одной двустволки на двоих…
Язык мой продолжать не хочет.
Но чем рассказ окончу свой?
Уже на западе грохочут
Раскаты первой мировой.
Наскуча в жизни хороводе,
На днях я уезжаю в полк.
Вот так о смерти на свободе
Мечтает за решеткой волк.
Свои угодья и удобья
Я напоследок обойду
И незаметное надгробье
В саду заброшенном найду.
Мои догини! Что вы? Где вы?
Услышу ль ваш волшебный бас?
Нет, никогда земные девы
Не смогут заменить мне вас!
И пусть забытая могилка
На голос не ответит мой,
Я твой навек, родная Милка!
Заира! я навеки твой!